Наверх
04.12.2021

Аминь, аминь глаголю вам…

Писать о вере и религии – вещь крайне неблагодарная, тут уж без споров никак не обойтись. Сам факт наличия текста религиозной тематики (пусть его религиозность и будет сколь угодно косвенной) на газетной полосе вызовет у ряда читателей искреннее возмущение: «Да кто же в наше время верит в эти сказки!?» И это еще может оказаться самой нейтральной реакцией. Слава Богу, если для написания материала есть объективный повод: крестный ход, ради которого перекрывают Невский на три часа в разгар рабочего дня, или чьи-нибудь мощи, к которым выстраивается многокилометровая очередь… Для журналиста тут все ясно: своими ножками идешь, смотришь, пишешь. Есть возможность донести какую-то объективную правду, не давая лишних оценок, и тем самым снять с себя всевозможные обвинения.
Другое дело, если инфоповода нет или он крайне невнушительный – день памяти святого или иконы, например. Допустим, Донского образа Божьей Матери. И как тут выкручиваться? Напишешь хорошо – скажут, что хочешь угодить попам. Напишешь плохо – будешь не лучше тех, кто по поводу и без повода поливает грязью РПЦ с макушки до пят. Причем попадешь именно в число тех «избранных», что изливают свою желчь попусту. При таком непростом раскладе Мария Городова, один из авторов Российской Газеты, нашла вполне себе оригинальный подход. Памятуя, что часть ее аудитории может оказаться приверженцами лютого атеизма, она, журналистка, безусловно, верующая (от ее текста веет особым трепетно-восторженным благоговением перед тем, о чем она пишет), смягчает свой рассказ о чудесах иконописного образа многочисленными отсылками в культуру. А точнее, в Блока.
Что же в этом такого хорошего? Рассказ выходит замысловатым и своеобразным, но он удивляет. Конечно, это не поворот на 360 градусов, но и не совсем то, что ожидает прочесть рядовой читатель после заголовка «Почему древний образ спасал и защищал в переломные моменты русской истории». После таких обстоятельных слов уже мысленно готовишься к чему-то невыносимо тяжеловесному и морализаторскому, а тут… Не совсем то, немного под другим соусом. Согласитесь, было бы скучно в очередной раз читать просто рассказ о Донском образе Богородицы без всех этих стихотворных ремарок и флешбеков в 14 век. Автор выстраивает необычную канву повествования, от которого хоть и веет невыносимым патриотизмом, но все же не воротит.
Что все-таки не совсем получилось, так это соблюсти логику повествования. В своем материале Мария Городова замахнулась на несколько временных отрезков, связанных между собой разве что Александром Блоком, да и то эту связь крепкой язык назвать не поворачивается. К сожалению, каждый отрезок так и остался сам по себе, уж слишком условно передана схожесть исторических событий 20 и 14 веков. Причем вполне ясно, что за история связывает чудотворный образ с 1380 годом, но к чему вспоминать Донскую Богоматерь в 1908 году так и не стало понятно. Ровно как и не был получен ответ на вопрос, заложенный в заголовке: почему же древний образ Божьей Матери спасал и защищал в переломные моменты русской истории? Почему это происходило? Есть какое-то объяснение? И к чему упоминать Феофана Грека и загадочную датировку написания иконы на пять лет позже описанных в преданиях чудес? Лично я вот так и не узнал… Зато благодаря автору лишний раз вспомнил стихи Блока и даже четверостишье Ахматовой, мелькнувшее в конце. Кстати говоря, об этом самом четверостишье: не к месту оно здесь. Все же Покров мы празднуем в октябре, но никак не 1 сентября. Наверное, здесь желание автора красиво и философично завершить свой текст пересилило логику.
Текст Марии Городовой не идеален и критиковать его можно было бы еще очень долго. Например, загадкой остается, для какого читателя он предназначен. Ясно только, что это должен быть человек 35+. Уж больно слог тяжел и формален, молодежь такое читать не станет. Язык становится живым лишь в седьмом абзаце, где автор рассуждает о чуде как таковом, отходя от истории с Куликовым полем или Балканским кризисом. Ударяясь в крайности, можно было бы сказать, что из всего материала можно было бы просто оставить седьмой-восьмой абзац, а все остальное выкинуть куда подальше – толку было бы больше, суть проступила бы яснее. Но не будем никуда ударяться, не зря ведь журналист сидел, ночами придумывал, как бы поинтереснее преподнести читателю историю чудотворного образа. Это тяжкий труд. А чужой труд нужно ценить.


Никита Смирнов
04.12.2021

Контрабандисты «восходящего солнца»

30 апреля, последнее воскресенье месяца, в России отмечают международный день городов-побратимов*, одним из которых для Северной столицы признан Шанхай. Но нужно ли ехать за тридевять земель, чтобы почувствовать родство двух стран? Наш корреспондент выяснил, где найти Китай в Петербурге.
В нос бьет резкий запах специй, заглушающий ароматы стоящих невдалеке мусорных баков. Сильно обтрепанный петербургский двор-колодец: вокруг грязные желтые стены, горы мусора, разбитые, наспех заклеенные стекла и до странности помпезная надпись «Отель Троицкий». Наобум захожу в единственную нараспашку открытую дверь, еще недавно бывшую подъездом жилого дома, и чуть ни врезаюсь в мужчину преклонных лет. Судя по разрезу глаз – житель Востока, но кожа бледная, а не бронзовая, как у большинства наших дворников. «Как мне пройти в столовую?» Старик махает рукой вглубь коридора и спешит на улицу. Следую его указаниям, гадая, понял он мой вопрос или нет. Остается смутное ощущение, что русским языком «иностранец» не владеет.
«Нелегалы» встречают меня запиской, приклеенной к входной двери. «Осторожно стекло» – выведено каким-то округлым, детским почерком. От резкого запаха приправ во рту что-то словно колит. Внутри подпольная столовая с контрабандными продуктами выглядит не так уж экзотично: белые стены, длинные стеллажи со странными, предназначающимися, скорее всего, в пищу продуктами, дешевые пластиковые столики, за которыми сидит разношерстная публика, почему-то совсем не китайская, все больше хипстеры. Табло «меню» высвечивает блюда под номерами, подписанные русскими буквами и иероглифами. Прямо под ним – открытая неприбранная кухня, откуда и исходят пряные ароматы. «Простите, а что вот из того всего вкусно?» – обращаюсь к «китайцу», только что рассчитавшему моего предшественника. «Усе укусна…» – махает он в сторону табло и зачем-то указывает мне особо острые блюда за самую высокую цену. На пальцах объясняю ему свой заказ, сколько с меня причитается, показывают на калькуляторе – по-русски «продавец» считает только до двадцати.
- А сахар к чаю можно взять?
- Что? Нэ понимайу
- Ну, сахар… белый такой. Сладко! – жестами показываю, как бросаю пару ложек в стакан чая и изображаю картинную радость. На меня махают рукой и с улыбкой переключаются на следующего посетителя.
Свободных столиков в первом зале нет, все заняты прогрессивной молодежью. Вопреки ожиданиям «контрабандный товар» выходит не таким уж бюджетным, особенно если брать не что-то из «местного», а готовые продукты с полок. Сладости – от 50 рублей, еда поострее и посытнее – до полутора тысяч. Должно быть, поэтому посетители столовой так не похожи на бедных студентов. Впрочем, наесться до отвала на 100 рублей тоже вариант.
«Я эту столовую два года назад нашла, так сюда все как повалили. Сразу цены подскочили, но мне все равно нравится. Китайский постепенно подучиваю. И готовят свое, национальное – не знаю, где у нас в городе еще такое есть, чтобы прям настоящее. А условия… ну, пока не отравилась» – между делом говорит мне случайная девушка, с которой мы вместе наливаем «контрабандный» зеленый чай, разрешенный в неограниченном количестве. «Простите, а сахар есть? Сахар! Сладко!» – спрашиваю у проходящей мимо с подносом работницы столовой. Не взглянув на меня и крикнув что-то тарабарское уже знакомому мне «китайцу», женщина проходит мимо.
Подхожу к стеллажу с товарами: на русском только ценники, выведенные от руки все тем же округлым почерком. Чем выше полка – тем больше цена. Глянцевые пакетики покрыты исключительно иероглифами, изредка можно встретить английские слова. Беру наугад первый попавшийся и спрашиваю все у того же продавца: «А что это? Простите, не понимаю, что тут написано. Как это есть?» Жестом мужчина показывает что-то вроде «подожди минутку», достает из кармана замызганного фартука шестой айфон, включает переводчик и протягивает мне. С горем пополам выясняем состав растворимого бульона. «А как его готовить? Тут же даже картинки нет» Дружелюбный китаец разводит руками и громко по-своему зовет кого-то из кухни. «Смотрите, все просто» – разрешает мое негодование девушка, кажется, единственная владеющая в этом месте русским языком хотя бы на уровне разговорного. «Эти товары нам привозят из Китая. Не легально? Кто вам это сказал? Нет, простите, я не могу об этом говорить. Приятного аппетита» – улыбнувшись, китаянка уходит в другую комнату, а я отправляюсь за один из столиков.
Среди персонала нет ни одного русского, но у наших «подпольная столовка» все же пользуется популярностью: практически все посетители славянской наружности. Они рассказывают, что ходят сюда уже несколько лет. Нет, никому не говорят, не хотят, чтобы тут все закрыли. А должны бы закрыть? Никто точно не знает, но, вроде как, не по закону они сюда все провозят, поэтому мало ли что. А если вдруг – жалко будет. Тут и поесть можно относительно дешево, и домой закупиться. Ну что, что этикетки с иероглифами.
Ко мне подходит улыбающийся китаец. В его руках пластиковый стаканчик, до половины наполненный сахарным песком. «Приятного аппетита» – по-доброму, неловко коверкая слова, желает мне «контрабандист».

Никита Смирнов




*Породнённые города (города-побратимы) – города, расположенные в разных государствах, между которыми установлены постоянные дружественные связи для взаимного ознакомления с жизнью, историей и культурой, с целью достижения лучшего взаимопонимания, укрепления сотрудничества и дружбы между народами разных стран, а также обмена опытом в разрешении аналогичных проблем, стоящих перед городскими властями и организациями.