Наверх
Герои

Сирийский кинодокументалист Хусам Абдельгани: 
“Думать о кино — это роскошь. Надо думать, как выжить”

Режиссёр Хусам Абдельгани, получивший образование в России, рассказал о том, как бежал от сирийской войны в Турцию и о своей жизни в статусе беженца
19.09.2018
Летом этого года молодые российские режиссёры распространили в социальных сетях информацию о своём друге, бывшем однокурснике, сирийском режиссёре документального кино Хусаме Абдельгани. «За последние 8 лет Хусам перенёс 2 ареста с допросами (один государственными военными, другой уже оппозиционными, когда добирался в Турцию), попал под бомбежку, перенёс побои от Турецких пограничников. Сейчас Хусам в Турции, но легче не становится», — сообщал кинодокументалист Саша Чернов на своей странице в фейсбуке.
Нас, естественно, заинтересовала история Хусама, поскольку он кинодокументалист, к тому же — получил образование в России. Однако участнику редакции Наталье Полыце понадобилось время, чтобы установить с ним контакт. Оказалось, что Хусам не раз отказывался от интервью, поскольку с недоверием относится к журналистам, опасаясь политических провокаций.

Узнав, что ИНФОРМАЦИОННОЕ АГЕНТСТВО REALISTFILM.INFO является профильным, специализирующимся на развитии кинодокументального искусства и документалистики, Хусам решил поделиться с нами своей историей.

Хусам Абдельгани учился на факультете экранных искусств в Санкт-Петербургском государственном институте кино и телевидения. Закончив в 2008 году, он вернулся в Сирию, где начал работу на государственном телеканале General Organization of Radio and Television и возглавил кинокомпанию «Cornelia Paula». А потом случилась война. Хусам продолжал жить в Дамаске, но когда объявили мобилизацию, решился на побег в Турцию. Здесь он обрел мирную жизнь, но утратил возможность заниматься своим делом.

Мы общались с Хусамом в течение нескольких недель: он присылал по вечерам голосовые сообщения, рассказывая о побеге и о своей жизни в изгнании, о том, как мечтает вернуться в профессию и как страшно чувствовать себя отрезанным от мира и профессионального сообщества.
Фото из архива Хусама Абдельгани.
СПРАВКА 
Режиссёр, сценарист, член союза артистов Сирии. Автор фильмов «Мой непутевый дядя» (My good-for-nothing Uncle, 2005), «Размышления у могилы Авеля» (Around the tomb of Abel, 2006), «И в кино я тоже играл» (In cinemaIalsoplayed, 2006), «Моя любовь в Пальмире» (My love in Palmyra, 2007), «Октябрь возвращается» (October Returns, 2008), и других. Среди наград — приз за лучший документальный фильм в номинации «Наивысшие культурные ценности» на кинофестивале SoleLunaв Палермо, диплом «За открытие глубины характера» кинофестиваля «Святая Анна», приз за лучший документальный фильм на международном кинофоруме «Время жить». Картины Абдельгани были показаны на кинофестивалях «Золотой Витязь», «Послание к человеку», Cinemadamare, EastSilver, “ПитерКиТ” и др. Хусам свободно говорит на шести языках — арабском, английском, русском, турецком, французском и итальянском.
ДО И ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Я проиграл как гражданин, как деятель культуры, как кинорежиссёр
Перед побегом из Сирии у меня были грандиозные планы. Была мечта: открыть маленькую кинокомпанию и делать документальное кино, по два-три фильма в год. Это было в 2008-ом. Я начал делать сайт, поехал в Италию со своей четвертой картиной (В 2009 году фильм «Моя любовь в Пальмире» получил приз как лучший документальный фильм с высокой культурной ценностью на Международном кинофестивале Sole Luna, 2009 – Прим. IA_RFI). А потом началась революция против режима Асада.

Мне казалось, никому в этом мире неважно, что со мной происходит. Зачем я тратил время на образование? А ведь я принадлежу к сообществу режиссёров. С 2012 года, ещё когда я был в Сирии, я стал обращаться к представителям моей профессии, я написал в Шведский институт кино, в Норвежский институт кино, в Гильдию режиссёров Америки, просил о помощи директора итальянского кинофестиваля Cinemadamare. Никому из мира кино не было интересно, что режиссер умирает. И не потому, что он не хочет работать, а потому что так сложилась жизнь. Ты вышел из войны, ты ищешь, пытаешься доказать людям, что ты жив — но ты никому не нужен. 
Гражданская война в Сирии вспыхнула в 2011 году на волне протестов «арабской весны». Уличные беспорядки быстро переросли в боевые действии, началась война, участниками которой стали сначала различные группировки и организации, а после вмешались и другие страны. За семь лет конфликта погибли около 500 тыс. человек, не менее 12 млн человек, по данным СМИ, бежали из страны. Около 3,5 млн сирийцев приняла соседняя Турция. В 2016-2017 годах началась всеобщая мобилизация гражданского населения. Дезертирам грозит тюремное заключение или смертная казнь.
Сирия, 2010 год. Автор фото — Ольга Белова.
ПУТЬ В ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ КИНО
Творчество — это когда у вас внутри есть что-то, и вы это чувствуете
В 2008 году Хусам с отличием закончил учебу в Санкт-Петербургском государственном университете кино и телевидения, став первым иностранным студентом вуза, который получил красный диплом. Хусам с явным удовольствием рассказывает, что не пересдавал ни один экзамен, что ходил на лекции с потоком русских студентов, и преподаватель по философии не догадывалась, что он сириец, — настолько ловко он говорил на русском. Фильмы, снятые им во время учёбы, побывали на многих кинофестивалях России, получили награды и дипломы мировых форумов.

Творчество — это когда у вас внутри есть что-то, и вы это чувствуете. Когда человеку хочется пить, он это чувствует. Когда человеку хочется спать, он это чувствует. Когда у вас есть желание создать что-то творческое — вы тоже это чувствуете.

В детстве я любил слушать радио и делал радиоспектакли — писал звук на магнитофон и переписывал его, получался спектакль. Дома была хорошая библиотека, я много читал, мое воображение всегда работало. Спать ложился с книжкой, засыпая, воображал героев книги и как я с ними встречаюсь.

Когда вырос, у меня возникло желание фиксировать момент. У дома была речка, деревья, горы — очень красиво. Всегда стоял там и думал: как бы это запечатлеть. Окончил школу и увидел в министерстве образования грант на обучение за границей. Нашел там режиссуру кино и телевидения и подал документы. Прошел конкурс, выиграл грант — и поехал учиться в Россию.


ПРОФЕССИЯ
Мы все проиграли в этой войне.
После университета Хусам вернулся в Сирию и с 2008 года работал на государственном телевидении режиссёром: выпускал программы, снимал документальные фильмы.

В 2010 году Хусам выиграл еще один грант, на этот раз на учебу в магистратуре во Франции, с условием по возвращении в Сирию возглавить документальную киностудию. Когда уже все было готово к отъезду — экзамены сданы, документы оформлены, французский выучен— Франция прекратила все отношения с Сирией, закрыла проекты в области культуры и образования.

Франция стерла будущее человека. Все студенты, которые должны были уехать в другие университеты Франции, мы все проиграли в этой войне — а почему?

В 2012 году я просил грант у ректора моего родного университета в Санкт-Петербурге, просил, чтобы меня взяли в аспирантуру, но ответа не было. Хотя я был первым студентом нашего потока! Когда моя российская виза закончилась, я пошел в отделение УФМС в Петербурге и сказал, что хочу получить убежище в России. Меня попросили подождать. Потом пришла сотрудница УФМС. «Вы думаете, что мы вам дадим документы, чтобы жить в России?» – она говорила со мной она грубо и фактически выгнала.

Хусам остался в Сирии — пусть в неспокойное время, зато в профессии. Работал на телевидении в Дамаске до конца 2016 года. Пока правительство Сирии не стало призывать в армию всех служащих на госпредприятиях, включая сотрудников телеканала. 
Дамаск, 2010 год. Автор фото — Ольга Белова.
ВОЙНА. ПОБЕГ
Нет обратного пути и другой жизни
«Почему люди убивают друг друга?», «Перестанут ли люди когда-нибудь друг в друга стрелять?»— спрашивает Хусам героев своего фильма «Размышления у могилы Авеля». Фильм с такой пронзительной антивоенной риторикой был снят в 2006 году, когда Сирия жила спокойной светской жизнью. Когда в голову не могло прийти, что через пять лет страна погрязнет в войне, а еще через пять древние города обратятся в руины.

Моя семья — мать, отец, брат, сестра — остались в Сирии. А я бежал, потому что не хотел воевать. Я не понимаю, за что мы воюем, кто воюет, против кого? В этой войне нет ценности, за которую люди сражаются. Я ни на чьей стороне, я хочу чтобы был мир, поэтому предпочел собирать мусор и умирать с голоду, а не быть участником этой грязной игры. И считаю, что поступил правильно. Зачем мне умирать сейчас? Я же могу быть полезными моей стране потом!

Мне кажется, Сирийское государство заблудилось. Люди, которые воюют между собой в Сирии, просто не поняли друг друга.




Казалось, переезжает вся страна.
«Я расскажу вам про побег, это настоящее кино!» — говорит Хусам. Мне грустно это слышать. Воспоминания — единственное кино, которое он может «создавать». Про побег, кстати, Хусам рассказал не сразу — ждал подходящего момента, нужного настроения и ночи. Ночью, по его словам, рассказываешь лучше, потому что представляешь все ярче, тогда как утром человек настроен больше к материальному делу.

Мы бежали большой группой, примерно 50 человек. Не только молодые парни и девушки —представители всего сирийского общества. Казалось, переезжает вся страна. Дети, беременные женщины, старики и старухи по 80-90 лет. Сын с отцом, который с трудом двигался из-за сахарного диабета. Человек, больной раком.

Шли ночью через горы. Через высокие горы.

Мы сидели в пещере и ждали рассвета — это лучшее время, чтобы пересечь границу. Пришлось ждать там почти пять часов. Это было в декабре, в пещере было невыносимо холодно, может, -15 или -20 градусов. Дети плакали. Мы просто лежали. А утром поднялись на высокую гору и увидели — вот она, Турция.

Стали спускаться. Со мной все время шел старик, держал меня за руку и просил: не отпускай меня, пожалуйста, не отпускай. У него был диабет, он очень боялся упасть. А упасть было просто, ведь мы почти ничего не видели.

У турецких солдат приказ никого не пускать. Ккак только мы показались, они стали стрелять в воздух, чтобы нас напугать, но мы шли дальше. В итоге они нас забрали, отвезли в отделение [полиции], сфотографировали и в семь утра отправили обратно в Сирию.

Конечно, никто не отчаялся — у всех есть вторая попытка, все хотят в Турцию. Это единственный выход. Нет обратного пути и другой жизни.

Через несколько дней я опять решился бежать в Турцию.

Вторая попытка пришлась на новогоднюю ночь, мы шли 31 декабря 2016 года. Лил дождь, нас окружали скалы, мы шли по большим и скользким камням.
Мы держались за руки, медленно шли, почти ничего не видели из-за тумана. В какой-то момент поняли, что гора почти вертикальная, как здание! И поняли, что можем погибнуть в любой момент — высокий отвесный склон, рискованный спуск. Ставишь ногу — а там скала, и дальше скала, и скользко. Дети плачут, беременные плачут, говорят: я больше не могу, даже мужчины плакали. Мы спускались четыре часа, оставив там все силы. Одно неверное движение, и все, ты падаешь! Я смотрю — туман, и мы стоим посередине, и спускаться страшно, но и обратной дороги нет. Одна женщина говорит: помоги мне нести ребенка. И я взял на руки младенца. И должен был думать не только о себе, но и о нем, о маленькой душе, которая и понятия не имеет, куда мы все идем. Я думал: это младенец без страны, будущий сириец без своей родины, в руках чужого человека. Было очень тяжело на душе.

Одна женщина сломала ногу и не могла идти, мы несли ее на руках, на плечах. Шли сквозь туман, и по крикам детей турки поняли, что новая толпа мигрантов подходит к границе. Между нами было метров 200, мы уже видели турецкую границу, и была такая усталость, что казалось неважным, что будет дальше — схватят нас или нет. У меня тряслись руки и ноги, мы были все в грязи, в воде и глине, наша одежда стала в два раза тяжелее. В какой-то прекрасный момент мы посмотрели на небо, дождь пошел сильнее, и тогда мы двинулись, решив, что сквозь такой дождь нас не увидят.


Я помню, как первой перелезла женщина, она порвала рюкзак, потом пошла вторая, потом третья, четвертая. Уже полиция нас увидела, начали стрелять, а мы бежим и бежим, и вот уже пробежали сквозь кусты, увидели свет, добежали до деревни. Наступило утро.

Каждый пошел в свою сторону. У меня вообще не было запасной одежды! Ни куртки, ничего. Никто не мог поверить, что мы уже в Турции. Это было трудно и одновременно легко — мы прошли! Когда ты проходишь такой путь, ты забываешь всё. Потому что радость! Я хотел пить. Выпил два литра воды сразу же! Купил билет, сел на автобус и через пару часов приехал в Мерсин. Этот город очень холодный, я искал место для проживания и нашел сирийское общежитие. Там я почувствовал себя в безопасности.

В Мерсине Хусам оформил статус беженца. По законам Турции, депортировать мигрантов власти могут, только если поймали их в приграничной зоне. Как только человек становится на учет и оформляет статус беженца, он легализует пребывание в стране. 
Возле рынка в Мерсине. Фото из архива Хусама Абдельгани.
СТАТУС “БЕЖЕНЕЦ”
Той работы, которая мне нравится, здесь вообще не существует
Когда он звонит мне по вечерам, на фоне я слышу, как шумят соседи: плач, крики, звон, грохот. Хусам всё время извиняется за это. Я уже знаю, что в полночь у них машина вывозит мусор (грохочет так, словно на улице война). «Этот шум сейчас только потому, что я решил вам позвонить», — шутит Хусам.

Я никого не знал в городе, надо было все начинать с нуля. Денег не было, единственная поддержка, которую я получал — моральную и материальную — была от моих друзей из Питера.

Я сидел под солнцем постоянно, чтобы хотя бы так получить «лечение». Первые семь месяцев жил на чердаке магазина: там не было окон, я не видел солнца, было все время холодно. Потом один знакомый пригласил к себе — у него есть квартира — на условиях «дай сколько сможешь». Сейчас я живу у него. Здесь гораздо лучше, чем на чердаке.


В Мерсине много сирийцев, и работы почти нет. А той работы, которая мне нравится, здесь вообще не существует.

Знакомые пригласили работать Хусама в Анталью, на время туристического сезона, но Хусам не хочет нарушать закон. Если сирийского беженца, зарегистрированного в Мерсине, поймают в другом городе, ему грозит штраф. Мерсин стал для Хусама одновременно убежищем и тюрьмой.

Хусам был грузчиком, садовником, мыл посуду в кафе, работал в морге.


Это был страшный опыт. Помню, я стою у порога и слышу, как вода течет. И этот запах. И гроб стоит напротив меня. Меня зовут. Я захожу и вижу мертвого. Меня тошнит и трясет. Я надеваю спецодежду и подхожу. Напротив меня лежал мертвый человек, он был желтого цвета, очень старый, и его надо было мыть. И страшно мне было не потому, что он мертвый, а потому что я почувствовал, что я тоже мертвый. Нас там было двое мертвых.

Потом работал грузчиком. Потом — в маленьком кафе, где я чувствовал себя словно в армии. Там со мной грубо обращались, а мне стыдно было им сказать, что я образованный человек, режиссер, что со мной можно говорить по-другому. Но они только кричали «мой посуду!». Я думал: почему я должен работать на тех, кто даже читать толком не умеет? Они ругали меня, а я молчал все время. Но потом понял: молчать нельзя. И сказал начальнику: я больше не могу терпеть вас, потому что вы меня не уважаете. Он меня выгнал. И даже не понял, что мне не понравилось, что это такое — уважение, которого я ищу. А я не могу. Я не могу так зарабатывать деньги.

Потом я стал покупать сырные шарики — покупаю дешевле, продаю дороже. Еще катаюсь по городу на велосипеде и когда вижу мусор на улице, то останавливаюсь. Раньше было неудобно подходить и забирать вещи, сейчас привык. Я не роюсь прямо в мусорнике, я смотрю, что лежит вокруг, вдруг кто-то оставил там полезные вещи. Разбираю их и что-то за копейки продаю, пару долларов могу заработать. 
Сырные шарики. Фото из архива Хусама Абдельгани.
СЫРНЫЕ ШАРИКИ
Если у меня ничего не купили — значит, нечего будет есть.
«Моя любовь в Пальмире» — фильм, снятый Хусамом в 2007 году, — рассказывает о мальчике, который живет на развалинах античного города. Он бродит среди руин, знает их лучше любого гида и продает открытки. Усталые туристы отмахиваются и грубят, и, кажется, только режиссер видит в нем не попрошайку, а человека в беде.

Я продаю сырные шарики без официального разрешения — торгую не на рынке, а возле. За место на рынке люди платят аренду, а я нет, торгую нелегально. Иногда приходят муниципалы и нас выгоняют. Это происходит часто. Забирают наши вещи. В такие моменты мне хочется уплыть в море и забыть все языки, которые я знаю, забыть вообще человеческий язык, чтобы у меня было общение совсем с другим миром. Потому что в такие моменты кажется, что тот мир, в котором я живу, он далеко не человеческий.

Я хожу на рынок три раза в неделю, чтобы продавать сырные шарики. Если у меня ничего не купили — значит, я ничего не заработал и нечего будет есть, и не будет денег на автобус домой. Однажды уже к вечеру — был как раз такой день, когда я ничего не продал, и настроение было плохим — мимо меня проходили две девушки, арабки, очень богатые. Одна второй говорит: «У него никто ничего не купит», — и стали смеяться надо мной. Тогда я крикнул им вслед: «Стойте! Если у вас есть деньги и вы богаче меня, это не дает вам право издеваться надо мной!». У меня потемнело в глазах. Они вернули меня в детство, мне показалось, что мама зовет меня домой, а я играю во дворе с мальчишками. Я заплакал. И потом целую неделю не хотел идти на этот рынок.
Хусам на своем рабочем месте. Фото из архива Хусама Абдельгани.
ЖИЗНЬ В ТУРЦИИ
Всегда есть спасение — жить отходами других людей.
Турецкое государство и турецкий народ оказали нам большую помощь. Нас тут почти четыре миллиона. В стране, которая не была подготовлена к работе с беженцами — в Европе-то система была.

Турция дает сирийцам бесплатное медицинское обслуживание. Это огромный плюс для меня, я часто болею. Благодаря этому обслуживанию получаю бесплатно и медицинский осмотр, и лечение, и лекарства. Это очень важно!

Мне нравится в турках, что вещи, которые им не нужны, они отдают, понимая, что всегда найдется тот, кому это нужно. Они думают о бедных! Кто-то оставляет кусок хлеба. Есть даже пекарня, где отдают корзину с хлебом нуждающимся. Ты просто заходишь и берешь из этой корзины, никто тебе ничего не говорит. Вода есть повсюду. Когда закрывается рынок, они выбрасывают фрукты и овощи, которые не продали, и я иногда нахожу себе немного винограда, перцев, яблок. Так что я знаю, что всегда есть спасение — я могу жить отходами других людей, я не пропаду.

Сирийцы здесь очень разные. У них свои дела, работа. С ними тяжело — они все уже «раненые», у каждого внутри своя рана. Все работают с утра до ночи. Друг, приятель, человек, с которым ты общаешься, должен иметь с тобой что-то общее. А тут даже если вы работаете вместе, то когда перестаешь работать, каждый идет по своему пути. Конечно, здороваешься при встрече, привет-как дела, но дальше каждый бежит: всем нужно зарабатывать свою копейку, свои 2-3 доллара, здесь каждая минута дорога.
Фото из архива Хусама Абдельгани.
О БУДУЩЕМ
Мне нужно, чтобы я существовал как режиссер и человек.
Хусам периодически получает сообщения: ваш фильм был показан то на одном, то на другом фестивале. В 2017 году, уже находясь в Турции в статусе беженца, он выиграл грант от Bart Colleagues в Берлине и получил приглашение на кинофестиваль GoEast Filmmakers for Peace. Однако посольство Германии отказало кинодокументалисту-беженцу в визе. Хусам рассказывает, что в итоге зря потратил и силы, и деньги на безуспешную поездку в консульство в Анкаре.

Моя подруга Ольга, которая проживает в Германии, делала всё возможное, чтобы мне дали визу. В консульство Германии было направлено письмо от их МИДа, с ходатайством. Но результата не было. Сирийскому беженцу в немецкой визе было отказано.

Я не понимаю: почему я им не нужен? Я должен был там снять фильм. У меня сценарий, который прошел конкурс, я должен показать всему миру, что у меня есть, должен был поговорить с миром о Сирии! Но меня лишили этой возможности. Мне ничего не нужно, мне нужно, чтобы я существовал как режиссер и человек, как мыслитель, чтобы мне дали путь.


Я не знаю, будет ли у меня еще возможность в жизни снять фильм.
Снимать кино — это сочувствовать и понимать. Фильм — это не продукт, это отношение к герою. Мои герои всегда — это люди. Мне интересны люди, которые в тени. Которые слабые и беззащитные, никому не нужные. О которых никто не знает. Брошенные люди. Кино для меня — это о человеке, человеческая история. Меня интересует грустная часть человека, его трагическая часть. Может, это потому, что я прошел такой путь.

Снимать кино можно и на мобильный телефон. Но для этого нужно желание. Сейчас думать о кино — это роскошь. Надо думать, как выжить, как найти еду. Найти работу и место, где спать. Когда этого нет — какое кино. Я не знаю, будет ли у меня еще возможность в жизни снять фильм, но как только появится, конечно, я сделаю картину.
Хусам. Фото из архива Хусама Абдельгани.

Фильмы Хусама Абдельгани можно посмотреть на YouTube-канале, почитатьстатьи и рассказы в журнале The Love, Hope & Peace Journal.
Светлана ГАННУШКИНА, председатель Комитета «Гражданское содействие»
Расскажите, какова практика работы России с сирийскими беженцами?

Статус беженца в России имеют всего два сирийца. Но к нам они не обращались, я не знаю, почему они его получили. Когда к нам обращаются миграционные службы других стран по поводу людей, которые из России уехали в третью страну, мы говорим, что Россия сейчас не та страна, в которую можно высылать обратно, это не безопасная сторона для сирийцев. Во-первых, их здесь не легализуют, они не получают статуса и защиты. Есть случаи, когда из России сирийцев отправляли в Турцию, что совершенно непонятно. И Турция к своим миллионам мигрантов добавляла ещё десяток из России. Во-вторых, есть случаи депортации из России обратно – в Сирию. Депортировали сирийцев из Алеппо, где шли самые активные, чудовищные военные действия. Хотя это вообще недопустимо – есть решение Европейского суда по этому поводу. Ни одна страна себе такого не позволила – всем понятно, что в Сирию нельзя отправлять.

Чем для мигрировавших сирийцев опасно возвращение на родину?

Им грозит наказание за дезертирство, кроме того, военные действия опасны для всех.
Европа приняла около 2 млн человек, Турция 3,5 млн, сирийцев приняли Ливан, Иордания, причем в огромных для этих небольших стран количествах.
Сейчас идет активная агитация в России за возвращение сирийцев домой, утверждается, что война закончилась и там всё хорошо. Это, естественно, не так. Позиция управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев не менялась за последние годы. И никто, кроме России, не говорит, что сирийцев можно возвращать домой.

Когда люди возвращаются туда, где шли мирные действия, а они отсиделись в другой стране, отношение к ним бывает плохим. Люди, которые не пошли в армию и не пошли в оппозицию, оказываются между двух огней всегда.

Многие сирийцы хотят переехать в Европу. Насколько это реалистично?

Да. Понятно, что в Турции их не могут устроить по трудовой деятельности, они не могут получить там полноценное развитие, это очень сложно. Многие хотят уехать в Европу. Некоторые европейские страны дают человеку статус и пособие, на которое вполне можно жить, но социальный статус беженца и уровень жизни отличается от уровня жизни граждан этой страны. Например, долгое время он не имеет права работать в этой стране.
Российская миграционная служба поставила новый антирекорд за последние 10 лет.
По данным Росстата, на июль 2017 года статус беженца на территории России имели всего 2 сирийца. Временное убежище на январь 2017 года было предоставлено 1317 гражданам Сирии, а к лету их количество уменьшилось до 1301 и продолжило серьезно сокращаться в 2018 году: за год – с 1 июля 2017 по 1 июля 2018 года – с 1301 до 993, то есть на 25%. Это минимальное количество с 2012 года.

Однако это общая тенденция, которая касается не только граждан Сирии. Всего за первое полугодие 2017 года российская миграционная служба признала беженцами 18 человек, а за первые два квартала 2018 года – 22 человек. Количество тех, кто получил статуса временного убежища сократилось за год с 5877 до 3018. Дальше сократилось количество тех, у кого имеется статус временный переселенец, в итоге число изменилось с 13292 на 1 апреля 2018 года до 12583 на 1 июля 2018 года.

В целом, если не считать обладателей временного убежища из Украины, из остальных стран таковых в России на 1 июля 2018 года было всего 1925 человек, в то время как на 1 апреля 2018 года – 1939(сокращение за год на 16%). «Другими словами, российская миграционная служба поставила новый антирекорд за последние 10 лет», – говорят эксперты.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...